Электрические киты [litres] - Александр Касаверде

воображении виртуальная Лана из чата вызывала во мне чувство утреннего солнца, которое проходит по всему телу и заставляет тебя идти вперед. Я думал, что знаю о ней все.

Что мы любим читать Сэлинджера и слушать Моби.

Мы любим все аналоговое.

И мы оба верим в конец света.

И даже иногда допускаем, что он уже настал.

И что разгадка Вселенной наверняка сокрыта

в каком-нибудь голливудском фильме

типа «Звездные войны» или, там, «Оно»

по Стивену Кингу.

Однажды мы даже придумали новую религию – голливудьянство. Суть ее запредельно проста: ответы на главные вопросы бытия сокрыты в голливудских фильмах.

Голливудьянство делится на три периода. Раннее. Начинается с Фрица Ланга и его «Метрополиса» до Джорджа Лукаса включительно. Развитое. Ну тут понятно, речь идет о «Матрице». И позднее, отсчет которого идет с выходом на экраны фильма «Интерстеллар».

– Веруешь ли ты, Лана, что там, за книжным шкафом, сейчас скрываешься ты, которая говорит тебе: не делай в жизни всякой фигни, иначе черная дыра времени поглотит тебя?!

– Верую, – говорила мне Лана в окошко зума – и мы оба смеемся. А я еще представлял, как мы целуемся. И похоже, моя визуализация сработала.

И вот мы сидим в парке на площади Свободы в Минске. И я чувствую себя Нилом Армстронгом. Первым человеком, высадившимся на Луну. Луну по имени Лана.

Я тебя такой и представлял – твою родинку, то, как ты облизываешь губы, как касаешься щеки, когда думаешь о чем-то и смотришь вдаль, люблю твое задумчивое настроение… когда ты грустишь о чем-то своем и никогда не говоришь, что это, а потом спонтанно смеешься.

Когда я думал о тебе, трещинки в асфальте напоминали сердечки или сцепившиеся руки.

– Слушай, а давай сделаем группу, – сказала она. – Да, ты же круто пишешь. Я буду на клавишах, ты на гитаре. И как мы ее назовем?

– «Электрические киты».

– И какая будет первая песня?

Любовь – это кома

Я помню, как мы катались по городу на ее стареньком скутере. Ели мороженое, заходили в магазин мебели и лежали на кроватях. Знаете, эти магазины, где мебель расставлена так, как будто это комната, и ты сразу думаешь о будущем, о том, какой у тебя будет дом, и, конечно, этот дом будет именно с тем человеком, который сейчас рядом. Мы даже купили рамку, куда вставили наши полароидные снимки. Они вылетали из камеры один за другим, останавливая минуты, наполненные смехом, беззаботностью, корицей и молочной пенкой.

А вечером она пригласила меня на концерт. Играла какая-то минская панк-группа. Я даже не представлял, что в Минске есть панк, и думал, что на концертах там наверняка исполняют гимн страны или фольклор какой-нибудь.

Пока мы пили, я немного хмелел. А может быть, и много. И смотрел только на Лану. От чего я пьянел больше, от нее или алкоголя, уже и не знаю. И мне захотелось совершить в эту минуту нечто грандиозное, нечто большее, на что я бы не решился в любую другую минуту моей жизни.

«Эту песню я посвящаю самой прекрасной девушке в мире.

Эту песню я посвящаю всем глубоководным рыбам.

Эту песню я посвящаю революции».

Не знаю, как я оказался на сцене. Но похоже, всем было все равно. Я стою перед толпой фанатов и собираюсь исполнить песню в честь Ланы.

«Раз-раз. Всем привет, друзья. Как настроение?»

Я проверил микрофон. И как-то так получилось, что пальцы мои сами взяли нужный аккорд. Муза, парящая вокруг меня, внушила мне мелодию. Собравшихся оглушили гитарные рифы. Я почувствовал, что зал напрягся, как большой парус, и ударил по гитаре.

– Друзья, когда я встретил ее, моя жизнь перестала быть прежней. Вы знаете, я как будто впал в кому. В кому любви. Так вот, моя песня называется

МОЯ ЛЮБОВЬ – ЭТО КОМА.

И я исполнил ее для музы, которая, как свет в конце тоннеля, всегда показывала мне выход с самого дна моих мыслей и жизни. Эта песня для всех пропащих душ! Для всех, кто пропал в любви!

     Когда-то я о тебе мечтал, думал носить на руках,

А теперь я пропал, я пропал.

Моя любовь – это кома,

Я хожу по углам

Твоих губ и ресниц,

Как в бреду,

Думаешь, я когда-нибудь выйду

из

Моя любовь – это кома.

И это серьезно.

Когда-то я мечтал о тебе,

Хотел носить на руках

И тобою дышать,

А теперь – мы оба в бреду.

Oh babe I love only you!

Моя любовь – это кома!

Я беру последний аккорд, и зал погружается в тишину. Замирает. И через несколько секунд взрывается аплодисментами.

«Э-эй, э-эй! Леннон! Леннон! Леннон!»

Кричат люди, и тут я понимаю, что я и правда Леннон, только Леннон нового времени. Может быть, я и есть новый герой?! Может быть, я избранный и пришел в этот мир, чтобы…

«Леннон, эй, начинается!»

Лана трясет меня за рукав, визжит и кричит, что концерт начинается.

– Ты чего – в коме, что ли? Ну ты и чудик!

Я понимаю, что пялюсь в пивной стакан уже несколько минут и брежу.

Она целует меня в губы, быстро, мимолетно, как будто клюнула, – так, что я только холодок и пощипывание легкое ощутил. И сразу проснулся. Вернулся из мира глубоководных в мир концерта. Но чувство легкости и радости я с собой забрал из этой своей грезы. И весь последующий концерт прыгал со всеми и кричал, но не под выступающую на сцене группу, а под песню, которая играла в моем воображении. Мне казалось тогда, что это будущий хит. Хитяра. Вот она, первая песня моего альбома. Вот она, моя муза. Вот она, моя жизнь, которая светится неоном славы и легких прикосновений одного тела к другому.

И дальше мои воспоминания теряются во вспышках стробоскопа. Я забираюсь на сцену. Прыгаю в толпу.

Затем прыгает Лана. И я вместе с другими ребятами несу ее на руках.

Пиво выливается из стаканов.

Мы что-то кричим.

Подпеваем группе.

Но я даже слов не разбираю. Просто что-то кричу.

И вроде попадаю в такт.

И так весело.

А потом, как во сне, кто-то кричит: «Бежим!» Я слышу сирены. Какие-то люди врываются в толпу. Хватают других людей и молотят их дубинками. Мне еще весело. Я думаю, что это часть концерта. Но когда чувствую обжигающий укус